— Юрий Александрович, если бы лет тридцать назад мне сказали, что буду задавать вопросы «отцу «Дона», не поверила. У меня же с вашим комбайном связано детство. Лето я проводила в Егорлыкском районе (Ростовская область), мои родственники работали в колхозе комбайнерами. Когда появился «Дон», в хуторе устроили большой праздник. Говорили, что это настоящий прорыв в зерноуборке. Особенно благодарили за кондиционеры, которых раньше в советских комбайнах не было.
— За кондиционер мне много раз говорили спасибо. Поставил я его потому что, когда еще был курсантом, довелось убирать урожай на «Сталинце-6». Жара в кабине за 50 градусов переваливает, пыль стоит, закрывались от нее влажными платками, иначе было невозможно работать. В «Доне» мы все сделали по-человечески. Запомнились мне слова одного комбайнера, тоже благодарил: «Все считали нас быдлом, и только вы — людьми».
— На «Доне» я ездил много раз, но хлеб не косил. Были другие задачи. Я объехал весь Союз: от Архангельска до Кушки и от Бреста до Комсомольска-на-Амуре, — и все с одной целью — сделать машину, которая могла бы работать в 12 почвенно-климатических зонах. А когда мы создали такую машину, выяснилось, что для нее нужно 1460 комплектующих, которые в нашей стране не производились. Значит, необходимо было начать их производить.
Над созданием «Дона» с «Ростсельмашем» работали 38 из 53 министерств СССР. И сначала по любому мало-мальски важному вопросу я должен был ездить к каждому министру отдельно и ждать приема. Я не выдержал, полетел к Василию Семеновичу Фролову (завотделом ЦК КПСС по машиностроению) и высказал: «Если я на каждого министра буду столько времени тратить, мы так никогда комбайн не соберем». После этого в каждое министерство передали по две мои фотографии: одну — секретарю, другую — министру. «Запомните,— сказал Фролов министрам, — когда этот человек приходит к вам на прием, через минуту он должен войти в кабинет, через сутки — получить ответы на свои вопросы».
В конце концов, меня на время (1983-84-м годах) назначили замминистра тракторного и сельхозмашиностроения СССР. С этим званием я уже мог открывать двери всех высоких кабинетов и сам принимать решения. В 1986 году с конвейера сошел первый «Дон».
Юрий Песков, родился 30 ноября 1936 года. В 1962 году пришел на «Ростсельмаш», с 1970-го занимал руководящие должности, был генеральным директором завода с 1978-го по 1996 год. Герой Социалистического Труда. Лауреат Государственной премии РФ в области науки и техники. Кандидат технических наук, профессор. Действительный член Российской инженерной академии, член Международной инженерной академии.
— Расчувствовались, когда увидели его?
— А как вы думаете? У нас же тогда было катастрофическое состояние в зерновом хозяйстве. Чтобы спасти хлеб, его нужно убирать за 10 дней, а не за 30-40, как было тогда. Старые комбайны «СК-4» не справлялись с объемом урожая, надо было придумать что-то новое.
К 50-летию образования СССР «Ростсельмаш» выпустил «Ниву», но мне эта машина не нравилась: она мало чем отличалась от предыдущей, я хотел создать что-то принципиально новое. В 1975-м году съездил в Германию на завод Claas, семь раз был в Америке и в Канаде. Пришел к выводу, что мы сильно проигрываем в станкостроении и механической обработке.
Создали мы не только завод, но и «город Ростсельмаш»: дома для рабочих, общежития, базы отдыха, в Северном поселке и в Левенцовке у нас были большие подсобные хозяйства.
— Я слышала, что название «Дон» родилось не просто так?
— Да, был большой конкурс: 1200 названий предлагали. Но выиграл «Дон», потому что жатка, начало комбайна, делалась в Туле. Дальше, через всю Россию, по реке Дон располагались предприятия, которые работали на комплектацию «Дона». Мы хотели показать все: и где делается машина, и ее мощь, да и звучит красиво — «Дон». Но было и другое название (смеется), внештатное, где слово «дон» находится в конце: оно отражает трудности, с которыми мы столкнулись, но употреблять такое слово при дамах нехорошо.
— А вы крепкое русское словцо любите?
— Люблю. Но ругался я так, как никто. Мат у меня был художественный! И как бы я кого не ругал, никогда не касался личности. Я жесткий, но не жестокий. Не терплю расхлябанного отношения к работе, неуважения, воровства. Поэтому никогда никого на заводе не держал: если человек хочет уйти — двери открыты. Но если он хочет расти, я обязательно помогал, тянул вверх. Мне хватает нескольких минут, чтобы понять, кто передо мной стоит.
— Как вы это определяете?
— По глазам. Глубина глаз открывает душу. И это никак не связано с воспитанием или образованием... Еще одно главное качество должно быть в человеке — умение прощать. Вы знаете, сколько на меня писали анонимок, пока я был генеральным директором «Ростсельмаша»? А ну-ка — 150 тысяч человек в подчинении! Одному не хватило квартиры (хотя не я их распределял, а профсоюз), другому — мяса, с третьим я круто обошелся — выгнал за пьянство... Был и личный случай на тему прощения. Впервые на «Ростсельмаш» я пришел после того, как меня списали по здоровью. Я же бывший летчик, во время прыжка с парашютом ударился о высоковольтную мачту, сломал копчик. Пришел устраиваться рабочим на РСМ, а один из тамошних начальников говорит: «Инвалиды нам не нужны». Обидно было, конечно. Вышел с завода, встал напротив окон и говорю: «Я закончу институт, вернусь сюда директором и выгоню тебя!»
— Выгнали?
— Нет. Я вспыльчивый, но отходчивый. Дослушайте. В 1962 году закончил институт, пришел на РСМ на работу и за 10 лет дорос до главного инженера. Все это время мой обидчик работал там же. И когда я стал начальником производства, он был уже моим подчиненным. Я помнил тот случай, но палки в колеса ему не ставил. Когда тому человеку исполнилось 60 лет, мы с почестями отправили его на пенсию. И вот банкет, ему вручают ружье, денежный подарок. И вдруг он говорит: «Я виноват перед Песковым». Он бывший сотрудник НКВД, и этим все сказано. Человек был нехороший, но труженик, надо признать. Наверное, и от меня ждал мести? А я его простил. И всем советую: не надо носить за душой кусок металла...
— А Черномырдина, из-за которого вы ушли с должности генерального директора «Ростсельмаша», простили?
— Наверное, простил. Его уже нет, а я здесь. Хотя тогда было очень обидно, как в душу плюнули... Я много сделал для нашего города, для страны. Такого завода, как «Ростсельмаш», в СССР больше не было. Я жил там, был предан ему и остался бы с ним, какие бы ни были сложные времена. Но 30 декабря 1995 года, когда мне исполнилось 59 лет и 1 месяц, я приехал на большое совещание к Черномырдину (председатель правительства РФ в 1993-98-м годах). И там он сказал: «Как ты нам всем осточертел, Юрий Александрович! Когда ты уже уйдешь на пенсию?» Я встал, пошел к двери, там обернулся и ответил: «Огромное вам спасибо, Виктор Степанович, за столь высокую оценку моего труда. Ноги моей в этом кабинете больше не будет. И на «Сельмаше» тоже». Сел в машину и уехал в Ростов. Все, на заводе я больше не работал.
— Это лучше у него спросить. Я не знаю. Но Господь все видит, все получили по заслугам. Прослеживая всю историю, зная ее изнанку, я вижу, что ничего не проходит бесследно. Нельзя выбирать себе самый жирный кусок, жизнь этой жадности не прощает.
Я никогда не гнался за обогащением. Из приятного — кроме работы — были походы в оперетту, на балет, очень люблю этот вид искусства. А оперу не очень — ничего в ней не понимаю. Когда были молодыми, ходили с женой в театр, тогда он был очень хороший. Еще были воскресные прогулки. Я в воскресенье работал часов до трех дня, потом мы с женой садились на катерок и плыли на остров. Там была высокая трава, тишина, птицы поют. Тамара расстилала на траве покрывало, я ложился и два часа крепко спал, а она просто сидела рядом. Потом плыли обратно на лодочную станцию, играли в бильярд, ели уху.
— Жена играла большую роль в вашей судьбе?
— Огромную. Мы 47 лет прожили вместе. Познакомились в гостях, два года просто дружили, а когда поженились, я понял, что не ошибся — это женщина на всю жизнь. Ни разу Тамаре не изменял. Хотя на заводе работниц много, и я активный от природы — приобниму, в щечку поцелую — говорили, что у меня половина женского населения «Ростсельмаша» в любовницах ходит. Но ничего такого не было, мне хватало Тамары... Когда она заболела раком, я уже на пенсии был, взял все сбережения и повез ее в Германию, в лучшую клинику Западной Европы. Там мне главный онколог сказал, что жить ей осталось несколько лет, тогда я поседел... Жены не стало в 2006-м, в 2008-м ушел сын. Я построил у себя в селе Новомаргаритово церковь святой Тамары.
— Правда, что в народе вас прозвали Генералом?
— Было такое. Это от «генерального директора» пошло. Еще называли Фантомасом. Потому что я делал то, на что не способен обычный человек. К примеру, рабочий уходит на выходные из одного цеха, а возвращается уже в другой. Потому что за субботу и воскресенье я там все поменял, завез новое оборудование.
И еще одно прозвище у меня было, больше всех его люблю, — Батя. «Вот, Батя пошел», «спроси у Бати». Утром прихожу на работу, а у меня уже в приемной сидят мои рабочие: одному уголь нужен, другому — жилье, у третьего мать заболела... У меня тоже болела мать. Еще в 1943 году ей сделали операцию на груди. Операция прошла неудачно, трижды пришлось повторить... Я маме многим обязан. Она прожила до 1980 года и всю жизнь я ее лечил. Теперь ухаживаю за сестрой, она тоже болеет и живет со мной в Новомаргаритово.
— Вы же знали Хрущева, Горбачева, дружили с Ельциным.
— Хрущева я случайно увидел один раз в Ростове в 1961 году. Мы с сыном, ему три года было, шли на футбол, а он выходил из вагончика на детской железной дороге. Крепкий полный был человек, и я тогда был такой же, крепкий и полный. Поздоровался, он удивился, что я его узнал. «А как не узнать, если вас каждый день по телевизору показывают?» — говорю. Он спросил, где работаю. Я ответил: пока нигде, только закончил институт и собираюсь на «Ростсельмаш». Он пожелал мне успехов, и мы разошлись.
Горбачева, конечно, знал ближе. На XXVIII съезде он передал мне записку с просьбой возглавить комиссию ЦК КПСС по вопросам привилегий и льгот. «Больше эту комиссию возглавить некому. С уважением, Горбачев», — было написано там. Я согласился.
Однажды выступал с докладом перед старой гвардией большевиков — там сидели многие уважаемые люди — и обратился к Горбачеву: «Михаил Сергеевич, язык не поворачивается, но я должен вам сказать. Вы назначили пенсионерам пенсию в 500 рублей, а килограмм свинины на базаре стоит 200»...
А с Ельциным мы дружили семьями. Жена его Наина Иосифовна очень любила мою Тамару. Бывали у нас в гостях. А познакомились мы еще в 1973 году, в Свердловске, там тогда применяли орловский метод непрерывного строительства жилья и по этому поводу проводили обучающий семинар. Я поехал и встретил там Ельцина… Все, что о нем написано, неправда. Это был скромнейший человек. Да, выпивал, но так же, как и я, например. Но он был президентом, а я нет. Мне это могло сойти с рук, а ему при случае вспомнили.
В это невозможно было поверить: завод «Ростсельмаш», синоним хлеба России — банкрот! После этого разговора я позвонил Борису Николаевичу. Ельцин выслушал меня и спросил, хватит ли мне два года, чтобы сохранить завод. Благодаря тому, что он дал это время,
«Ростсельмаш» удалось спасти. Мы вместе с Павлом Покровским (гендиректором РСМ на тот момент) нашли инвесторов — холдинг «Новое содружество». Они пообещали выплатить работникам долги по зарплате и продолжить работу над комбайнами. Я понял, что им можно доверять. Сейчас я работаю советником в «Новом содружестве» и помогаю в работе над конструкциями комбайна. Я сохранил за собой семь акций «Ростсельмаша», чтобы оставаться акционером. Никакой другой собственности у меня там нет.
— Когда вы пришли на завод, там было 22 тысячи сотрудников, а вы довели это число до 150 тысяч — это целый город. Как такое могло произойти?
— Это случилось благодаря Жданову (советский и российский ученый, ректор Ростовского государственного университета. — «Нация»). Мы с ним дружили, часто встречались. И я делился проблемами: из 22 500 человек половина была временная: люди приходили и уходили в течение недели. А тут же надо выпускать новый комбайн! Жданов говорит: твой завод должен вырасти в численности в 5 раз, иначе ничего не получится. Но людям надо было предложить жилье. Мы построили 51 общежитие, это девятиэтажки на улице Штахановского. В общежитиях рождались молодые семьи. Для них строили однокомнатные гостинки, тоже 50 домов. У семей пошли дети — стали нужны двухкомнатные гостинки, мы и их возвели. Дети росли — для них 57 детских садов и 40 школ.
В сумме я строил 100 тысяч кв. м. жилья в год. Получилось полтора миллиона квадратных метров за те годы, что я был гендиректором. Больницы, санатории, медпункты, магазины, базы отдыха, водная станция. Устану перечислять — и все это «Ростсельмаш».
— Какими силами строили, вы ведь не строители?
— По-разному выходили из положения: после работы строили, в выходные. Люди делали это для себя. С детскими садами получилась интересная история. Утром прихожу, а у меня на столе, в кабинете, где никого нет, лежат младенцы. Я вызвал матерей: «Дорогие женщины, что ж вы делаете? Это же ваши дети, тут же курят, может зайти кто угодно, упадут, в конце концов!» А они: «Юрий Александрович, у нас безвыходная ситуация, хотим работать, а детей деть некуда...» Я пообещал решить вопрос в течение недели. Трижды собирал директоров, и мы нашли выход: цеха, в которых больше тысячи человек, один раз в неделю будут выходить на строительство детских садов. Через год малыши были пристроены. Сегодня в Ростове около миллиона жителей, половина из них прописана в жилье, которое построил «Ростсельмаш».
— У вас же была и футбольная команда. Вы ее поддерживали, как-то влияли на выбор игроков?
— И футбол, и гандбол. Выделял деньги на развитие клуба «Ростсельмаш», на соревнования... Ну, и влиял. А как же? Смотрел на спортсмена: стоящий он человек или нет? Потому что если из человека сделать спортсмена можно, то из ничтожества нельзя сделать ничего… С такими людьми я вообще старался дел не иметь.
— Слышала, вы играете на трубе.
— Играл. Двадцать лет уже не играю, под кроватью инструмент лежит. Я учился в военно-музыкальном училище, один сезон был барабанщиком, потом освоил тромбон и баритон. После попал в спецшколу ВВС и играл в тамошнем оркестре — на парадах выступал, потом уехал в Уральск, в летное училище, и там разбился... А музыку люблю до сих пор, особенно классическую, дома есть подборка хорошей оркестровой музыки.
Сейчас я чем занимаюсь? Ухаживаю за садом, у меня огромный розарий; хожу очень много, целый день на ногах. Правильно питаюсь, не ем сладкого, мучного. Можно только кусочек черного хлеба и сала — для сосудов, это мне бывший наш министр здравоохранения, академик Чазов посоветовал. И в удовольствие можно рюмочку хорошего коньяку. Я уже пятьдесят лет пью только его. Что еще делаю? Правнуки ко мне приезжают, четверо их у меня, для них во дворе площадку установил. В музыкальный театр в Ростов езжу. Живу...
— Завод. У меня за годы работы там выработалась целая система: главные и самые трудные вопросы я решал во сне. Перед тем, как лечь, думал о проблеме, а утром рано вставал уже с готовым решением. Как-то приснился конвейер, который никто не мог сделать, а я во сне увидел, как он должен идти. Показал конструкторам, они были против — нереально, но я настоял — и мы его сделали, значительно ускорили производственный процесс... А ничего другого мне и не снилось, потому что вся моя жизнь была связана с заводом. Я решал главную задачу страны — собирал хлеб. Больше меня ничего не интересовало. И если бы мне предложили прожить жизнь заново, я бы повторил ее день в день, все 82 года.