Курица, несущая золотые яйца
С 1906 года в империи действовала винная монополия на очистку спирта и торговлю крепкими спиртными напитками. Многочисленные винокурни обязаны были продавать производимый ими спирт казне по твердым ценам. Спирт проходил очистку на государственных складах и продавался в государственных винных лавках.
По данным русского экономиста Михаила Фридмана, начальника Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей с оставлением в должности профессора политехнического института в 1917 году, казна получала доход от винной монополии тремя способами: через акциз, коммерческую прибыль и продажу лицензий. Производители спирта и пива платили акциз, по содержанию чистого спирта в выпускаемом продукте. Акциз составлял «10 копеек с градуса» (то есть за ведро чистого спирта платили 10 рублей акциза). При этом алкоголь из винограда акцизом не облагался, зато уплачивались особые акцизы на пиво, хмельной мед и даже дрожжи.
На каждом перегонном кубе в империи стоял сложный автоматический аналоговый вычислитель, измерявший расход спирта, его плотность и температуру. Акциз составлял две трети доходов от казенной винной монополии. Еще около трети было коммерческой прибылью от казенной хозяйственной операции, то есть от очистки спирта, изготовлении водки и продажи ее в казенных лавках. И наконец, продажа свидетельств на право торговли для ренсковых погребов, пивных лавок и трактиров давала незначительный доход, так как они были дешевыми. Винная монополия была очень удачным в финансовым смысле предприятием. Поступления от нее к началу войны примерно соответствовали расходам казны на все невоенные государственные нужды (госуправление, правоохранительная деятельность, образование и здравоохранение, поощрение сельского хозяйства и предпринимательства, социальные программы). На 1913 год общая выручка от винной монополии составляла 26% доходов бюджета империи (как сегодня доходы от нефтегазовой сферы). Год на год не приходился, порой эта доля зашкаливала за 32%. С 1906-го по 1913 год чистая прибыль казны от торговли алкоголем превысила 5 млрд золотых рублей (вся кораблестроительная программа после гибели двух русский флотов в войне с Японией в 1911 году составляла 222 млн рублей). Общие доходы бюджета империи, по данным министерства финансов, в 1913 году составили 3,417 млрд рублей.
Таким образом, виноторговля была настоящей курицей, несущей золотые яйца для российского бюджета, беречь и охранять которую следовало особенно тщательно. В то же время торговля водкой была упорядочена так, что лишь в столицах и крупных городах ее вели с 7 часов утра до 22 часов вечера. В сельской местности ее завершали осенью и зимой в 18 часов, а весной и летом продлевали до 20 часов. Во время общественных мероприятий — выборов в думу, общинных собраний (сходов), как деревенских, так и волостных, торговля водкой была строго запрещена. Усилены были также уголовные наказания за тайное изготовление самогона.
Море разливанное
По данным на 1913 год, в Российской империи функционировало 2816 винокуренных заводов и производилось около 1 млрд литров 40-градусного «хлебного вина» (спустя век в России производится приблизительно столько же водки). Не считая частных виноделен, винокурен, погребков, которые производили неизвестное количество алкоголя.
Пили изрядно, хотя и не запредельно. Вопреки расхожему мнению, Россия никогда не пребывала в лидерах по любви к зеленому змию, в отличие от тех же крупных европейских монархий. Сказывалась роль просветительской работы властей, влияние церкви, да и занятость работой крестьянской страны была значительная. Тем не менее опасность «захлебнуться» существовала, и земские власти, к примеру, области Войска Донского, периодически пытались воззвать общество к разуму. В 1873 году полицмейстер Ростова Семен Сербинов докладывал городскому голове Петру Максимову: «Обширная торговля, громадный отпуск хлеба за границу привлекают в Ростов множество рабочих, занимающихся исключительно на берегу ссыпкою и просушкою хлеба, через что образовался неизвестный почти нигде в России, за исключением Петербурга и Одессы, класс пролетариата, живущего ежедневными заработками на мойках, сушке пр. Колебание цен на хлеб, уменьшение отпуска хлеба за границу отражаются на наших рабочих точно так же, как в больших городах Западной Европы, и производят кризис, вследствие чего десятки тысяч рабочих остаются без работы и куска хлеба, как это было, например, в 1872 году, когда с проведением Воронежской железной дороги рабочие, привлеченные слухами хороших заработков, пришли громадными массами, а отпуск хлеба уменьшился, и множество из них осталось без всяких средств к существованию. Подобные массы голодных, оборванных рабочих не могут не внушить справедливого опасения за благосостояние граждан, а в нынешнее бедственное время еще больше внушают опасения при тех ничтожных средствах, которыми располагает ростовская полиция для предупреждения, преследования и открытия преступления... Пьянство поголовное, повальное, самые буйные, грязные сцены разврата, ссоры — таковы характеристические черты пришлого населения, не знающего друг друга».
Данные о пьянстве явно не взяты с потолка. В городе работали несколько спиртоочистительных заводов и казенные винные склады, масса частных ренсковых погребов и виноторговен. 236 трактиров и множество более приличных кафе и рестораций (всего около 400 питейных заведений), которые в 1890 году принесли 70,8 тыс. рублей прибыли. Тогда четверть ведра вина местного завода Ивана Трифонова стоила 1 рубль 25 копеек, бутылка — 30 копеек, полбутылки — 15 копеек. Особенно густо кабацкая сеть опоясывала пролетарское Затемерницкое поселение, откуда, не без поддержки зеленого змия, частенько исходили бунты, смуты, стачки и баррикады.
Не случайно путешествующий по югу России столичный писатель-путешественник и этнограф Евгений Марков, побывавший в Ростове в середине 80-х годов XIX века (отец будущего известного думца-черносотенца Николая Маркова-Второго, также часто бывавшего в Городе-на-Дону), в своих «Очерках Кавказа», опубликованных в 1887 году, главу, посвященную Ростову-на-Дону, назвал «Кабак-город».
В 1904 году на страницах газеты «Донская речь» читали: «Ростов пьет сногсшибательно и главным образом казенное столовое вино. В месяц мы выпиваем до 12 тысяч ведер вина... На сие дело мы тратили 8 тысяч рублей в день, 240 тысяч рублей в месяц и 3 млн рублей в год». В 1913 году уже газета «Приазовский край» ужасалась: «Мы выпиваем в день до тысячи (тысячи!) ведер «монополии». В октябре 1913 года жителями Ростова выпито 31 983 ведра водки.» (по сути, 8 литров чистого алкоголя на человека, включая грудных и немощных).
Неправильно, конечно, было бы списывать криминализацию молодого Ростова на повышенную впечатлительность от зеленого змия, но даже грошовый пропой требует этого самого гроша. А его можно либо заработать, либо похристарадничать, либо украсть, либо отобрать. Благо, в жирном торговом Ростове было у кого.
Замок на складе
Возможно, эту курицу и охраняли бы пуще зеницы, но вмешалась война. И без нее различные общественные и политические организации уже пытались ограничить продажу алкоголя или хотя бы активизировать просветительскую работу среди населения, объясняя ему вред бесконтрольного винопития. Но в России начала века к любому безобидному начинанию, будь то ликвидация неграмотности, холерное поветрие, голод или борьба с пьянством, тут же пристегивались различные политические аферисты, пытаясь под этой эгидой вести пропаганду среди народа. Полиция и охранное отделение за этим пытались следить и зарубали любую инициативу, даже самую безобидную, если она исходила снизу, а не сверху. Поэтому антиалкогольные порывы либеральной общественности разбивались о бюрократию еще на дальних подступах к пьющему человеку.
Однако военное время несло с собой и вполне понятные ограничения, заставляющие власти принимать меры чрезвычайные. Этим и воспользовались либералы в правительстве. Министр финансов Петр Барк (состоял в масонской ложе) представил царю докладную записку, где утверждал, что «нельзя строить благополучие казны на продаже водки. необходимо принять все меры по сокращению потребления водки».
Царю это не нравилось категорически, по воспоминаниям близких, Николай II за обедом ежедневно потреблял минимум две чарки доброй водки. Не брезговал и в иное время.
Но в правительстве Ивана Горемыкина уверили монарха, что прифронтовая полоса кишмя кишит шинками и кабаками, под угрозой благополучие целой армии. Царское Село завалили ходатайствами и решениями сельских обществ, городских дум о запрете продажи водки, вина и пива, после чего будущий святой сдался. 16 июля 1914-го с началом мобилизации на афишных тумбах появились объявления:
«Воспрещается на время с первого дня мобилизации впредь до особого объявления:
1. Продажа или отпуск, под каким бы то ни было видом, спиртных напитков лицами, получившими в установленном порядке разрешения на производство торговли питиями.
2. Продажа или отпуск спиртных напитков, как распивочно, так и на вынос, в частных местах; продажа питий всех категорий и наименований в пивных лавках и буфетах, на станциях железных дорог и при театрах и прочих увеселительных местах, за исключением ресторанов 1-го разряда, клубов и общественных собраний, причем, однако, из сих последних мест продажа навынос не допускается. Лица, кои окажутся виновными в неисполнении или нарушении сего обязательного постановления, подвергаются в административном порядке заключению в тюрьме или крепости на три месяца, или аресту на тот же срок, или денежному штрафу до 3000 рублей» (легковой американский «Форд-Т» стоил 2000).
30 июля запрет на продажу алкоголя был продлен до завершения военных действий. А 17 августа последовало новое распоряжение: теперь под запрет попали продажа «спиртных напитков, рома, коньяка, ликеров, наливок и тому подобное» и «отпуск водочных изделий с водочных заводов и водочных складов». Кроме того, предписывалось в местах торговли водку и перечисленные виды спиртных напитков перенести в отдельные помещения, запереть их, а участковые приставы должны были такие кладовые опечатать. Попутно запретили продажу денатурированного спирта в частных торговых заведениях и аптеках.
В обороте спиртного было оставлено только виноградное вино. При этом оговаривалось: владельцам ресторанов и трактиров, где подавали вино, запрещалось пропускать в заведения явно нетрезвых людей, «а равно допускать посетителей допиваться до состояния видимого опьянения». В армии и того пуще — все было строго регламентировано. Полковым врачам и священникам вменялось в обязанность проводить работу по пропаганде трезвости среди солдат и офицеров. Начальникам дивизий вменялось в годовых отчетах особое внимание уделять тем вопросам, которые способствуют формированию трезвости среди их подчиненных. Нижним чинам всех категорий, а также запасным и ратникам ополчения во время учебных сборов воспрещалось потреблять любое спиртное, где бы то ни было. Нижних чинов, наказанных за употребление алкоголя, запрещалось производить в унтер-офицеры и ефрейторы и повышать в званиях, а также назначать учителями молодых солдат. Унтер-офицеры, подвергшиеся дисциплинарному взысканию за потребление алкоголя, не должны быть терпимы в унтер-офицерских должностях. При увольнении в запас нижним чинам, замеченным в употреблении алкоголя, запрещалось выдавать похвальные свидетельства за службу.
В Ростове на казенные винные склады на Таганрогском (бывший винно-водочный завод на Буденновском) повесили амбарный замок и приставили охрану. Народ после первых ликований и погромов начала войны как-то приуныл.
Бодрые реляции
«Председатель Совета министров уведомил министра юстиции, что Государь Император, 22 августа 1914 года, Высочайше повелеть соизволил: существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в империи продолжить впредь до окончания военного времени», — рапортовал Горемыкин. Господин Барк дополняет: «Право продажи казенных питей в настоящее время предоставлено лишь заведениям трактирного промысла первого разряда и буфетам при собраниях и клубах в тех местностях, где торговля крепкими напитками не воспрещена особыми постановлениями общественных учреждений или распоряжениями властей. Ввиду предстоящего распространения воспрещения продажи казенных питей на все, без исключения, места продажи крепких напитков, отпуск в 1917 году казенных питей для потребления совершенно не принят в расчет». В либеральном обществе, так долго проталкивающем борьбу с зеленым змием, тоже радовались. Число арестованных в пьяном виде в Петербурге во втором полугодии 1914 года сократилось на 70%. Число вытрезвляющихся сократилось в 29 раз. Число самоубийств на почве алкоголизма в Петрограде упало на 50%. Подобные же результаты были получены еще по 9 губерниям России.
«Воздержание прежде и заметнее всего сказалось, так сказать, на внешней стороне жизни, — отмечал заведующий московской лечебницей для алкоголиков, известный русский психиатр Иван Введенский, — исчезли знакомые картины уличного пьянства, скрылись пьяные, растерзанные фигуры, оглашавшие улицы непристойной бранью, не видно стало всякого рода бывших людей, попрошаек, нищих, темных личностей и т. п. Общий тон уличной жизни стал сразу совсем иной. Прежде всего единогласно отмечается почти полное исчезновение хулиганства, которое за последние годы, как известно, было предметом особого внимания общества и правительства и принимало настолько грозные размеры, что потребовало специальных мер борьбы и особых законодательных мероприятий. Получая поддержку в низком культурном уровне, оно оказывалось продуктом по преимуществу алкогольным и с устранением алкоголя из народного обихода быстро пало». Однако, как плохо знало это «общество» свой собственный народ-богоносец, которому умные люди сразу же объяснили, что это «негодяи надавили на помазанника, тот и запретил питии».
По данным департамента полиции империи, первая же неделя после опубликования царского рескрипта ознаменовалась мощнейшими винными погромами по всей стране.
Только в 35 губернских и уездных городах центральной России озверевшей толпой было разгромлено 230 питейных заведений. В ряде населенных пунктов полиция стреляла по погромщикам. К примеру, пермский губернатор обратился к царю с просьбой разрешить продажу алкоголя хотя бы на 2 часа в день, «во избежание кровавых столкновений». Были закрыты или перепрофилированы сотни спиртовых заводов, в целом за время
действия сухого закона работу на них потеряли 300 тысяч рабочих. Казна не только лишилась водочных акцизов, но еще и была вынуждена платить компенсацию владельцам закрытых производств. Так, до 1917 года на эти цели было выделено 42 млн рублей. Потребление алкоголя в расчете на душу населения сократилось с 4,7 литра в 1913 году до 0,2 литра в 1915-м. Параллельно рухнул и госбюджет, под-питывавшийся живительными соками Бахуса.
Если в 1914 году (в основном до сухого закона) поступления от торговли алкоголем составили 545,226 млн рублей, то в 1917 году — всего 94,9 млн рублей. А на те же военные нужды в 1914-м было ассигновано 849 млн рублей. То есть войну Россия начала во многом на средства, полученные от алкогольных доходов.
Не тут то было
Народ и отреагировал на буржуйский сухой закон повальным увлечением суррогатом. В ход пошли «ханжа», денатурат, политура, древесный спирт, одеколон, всевозможные спиртосодержащие бальзамы, которые продавались в аптеках. Депутат Государственной думы Александр Вишневский (от «Союза русского народа») в 1915 году констатировал, что «пьянство в России существует, несмотря на сухой закон, так как торговля денатуратом, «одурманивающими квасами» и одеколоном идет бойко. Аптека же и вовсе превратилась в кабак, где покупают к свадьбам и ко всем пиршествам всевозможные капли, настойки, но вовсе не в миниатюрных флакончиках». Подскочило и производство самогона. Если в 1913 году в России было выявлено 600 случаев подпольного самогоноварения, то через два года полиция их выявила уже более 6 тысяч, а к весне 1917-го — 9 тысяч. Специальные рейды обнаружили также 1825 заводов, которые подпольно занимались производством особой водки-«кумушки», 160 — тайно продолжали винокурение, 92 — очищали политуру, 60 — занимались очисткой денатурированного спирта.
Зато ростовской уголовщине это подарило еще один вид преступного промысла — тот, который в 20-х годах за океаном назовут бутлегерством. Несмотря на введенный в империи сухой закон, в ряде городов страны торговля алкоголем была разрешена. В первую очередь на Кавказе, где вино было частью рациона питания, почти религией. До «винного эмбарго» ростовские виноторговцы закупали оптом вино крепостью в 13-15 градусов в Кахетии туземной мерой в 48 ведер под названием «Сапан» (цена 45-60 рублей за меру). В Ростове и Нахичевани им торговали 15 погребов, чьи обороты достигали полумиллиона рублей в год.
После введения «эмбарго» в августе 1914 года закавказские виноторговцы «Товарищества М.В.Асланова» и пр. скупили все винные запасы, взвинтив цены сразу до 350-400 рублей за меру. В Ростове все склады с запасами были опечатаны акцизными чиновниками. Этим воспользовались ростовские бутлегеры, наладившие поставки в город водки и крепкого вина-«чихиря» в поездах. Водку везли в корзинах, чемоданах, вино — в небольших бочонках с надписью «Кавказский винный уксус». На месте четверть водки стоила 2-3 рубля, а в Ростове контрабандисты продавали ее уже по 10-12 рублей. В месяц удавалось сделать не менее десятка ходок. Еженедельный доход бутлегеров, за вычетом накладных расходов и «смазывания» нужных людей на железной дороге, составлял до 200 рублей. Со временем в этот бизнес включились и сами кондукторы, а также официанты вагонов-ресторанов. При этом уже на месте водку разбавляли кипяченой водой и сдабривали красным перцем, чтобы «питух» не сразу разобрался с качеством товара. Торговали «чихирем» в ресторациях и кафе, разливая зеленого змия из небольших чайников для отвода глаз.
Увидев, какие шикарные доходы дает бутлегерство, подпольные винокуренные заводы появились и в самом Ростове. Особенно пышно они расцвели в Нахичевани, имевшей собственные связи с земляками. Водку гнали из кишмиша, денатурированного спирта, изготавливали «квасок», «ханжу» и пр. Пойло было еще то, по городу прокатилась волна смертельных случаев, связанных с отравлениями суррогатом. В преступный бизнес включились даже
аптекари и кондитеры. Аптеки под предлогом изготовления лекарств раз за разом подавали челобитные акцизным чиновникам, которые отпускали со складов спирт под расписку. Какое там потом было «лекарство», можно было догадаться. Градоначальник генерал-майор Евгений Климович топал ногами, когда узнал, что на «лекарства» аптекари как-то истребовали сразу 127 ведер коньяку. Рестораторы просили большое количество вина для изготовления такого блюда, как «груши в мадере», кондитеры требовали себе алкоголя для приготовления вишен, слив, черешни и пр. в вине, коньяке и др. Торговый Ростов в разгар сухого закона упивался «до изумления». В итоге 2 мая 1916 года войсковой наказ-ный атаман Василий Покотило издал постановление о частичном разрешении торговли виноградными винами. Ну, коли прикрыть шлюзы для контрабандной речки не получается. Два года бесполезной борьбы с донским зеленым змием были выброшены на ветер. Атаман разрешал «распивочную продажу» для ресторанов, клубов, гостиниц 1-го разряда, а выносную — для ренсковых погребов и оптовых складов, но только для вин отечественного производства не крепче 10 градусов. Нарушители «градусов» подвергались штрафам до 3 тысяч рублей и до 3 месяцев тюремного заключения. Богатяновка выдохнула и под видом вин отечественного производства сливала в розничную сеть через тайные шинки любое пойло, мало-мальски похожее на дары Диониса. В очередной раз воровской Ростов обмишулил имперский «закон и порядок».